Дружба/ Преданность

 

 

 

 

Ибо никто из нас не живет для себя, и никто не умирает для себя.

 

(Рим.14,7)

 

     Доводилось ли вам встречать собаку, размышляющую над вопросами жизни?

         Или отказываетесь в это поверить?

 

   Обычное начало утра. Я ещё в своем убежище – укромном месте под раскидистыми лапами ёлки в сквере. Здесь тепло и удобно. Наступившие заморозки, шуршащая листва располагают к сладкой дремоте.

   Работа утренних дворников не тревожит меня, поскольку тут природе дают возможность собственной жизни, облагораживая её только в местах контакта с человеком. Окружающие достаточно воспитаны, чтобы не кидать в заросли мусор, правда, окурки иногда долетают.

   Я жду прихода Хозяина из ночлежки, куда он уходит после целого дня скитаний по городу. Там есть возможность не только выспаться, но и помыться, конечно, покушать.

   Время ранней зимы. В сквере почти никого, не считая любителей спортивной ходьбы или бега – иллюстраторов здоровой жизни.

   Издалека заприметив знакомую сутулую фигуру, радостно бросаюсь навстречу.

   Хозяин ласково треплет меня за уши, устраивается на скамейке и делится планами на предстоящий день. В кармане как всегда оказывается припасённый кусок бисквита от завтрака. Можно его, конечно, и проглотить, но я неторопливо разжёвываю его, помахивая благодарно хвостом – Хозяину это нравится. Теперь он треплет мой загривок, а я урчу в ответ. Вот мы и готовы вступить в новый день.

   Время от времени Хозяин находит работу либо разносчиком реклам, либо продавцом уличных газет, либо работает «по-чёрному» на какой-нибудь маленькой стройке.

   Вот уже несколько месяцев получается у него быть продавцом уличной газеты.

   Сначала мы идём довольно далеко к офису районной редакции берлинской уличной газеты «MOTZ».

  

За время пути можно наблюдать, как просыпается и включается в свой привычный ритм город. Какая-то четверть часа – и город похож на муравейник. Дворники. Стрёкот газонокосилок. Отдохнувшие за ночь машины, опять радостно снуют по городу. Ручейки детей направляются в школу, другие ручейки – на остановки автобусов, к электричкам и метро. Заметно, много молодых людей. Они торопливы в своей молодости: кто на учёбу, кто уже на работу, а кто на поиски фортуны.

  

   Тогда же и наполняются урны на перронах электричек и метро. Хозяин выбирает из них свежие газеты, чтобы потом просматривать их. Заодно – и встречающиеся пакеты с надкусанными или даже целыми бутербродами, второпях засунутые перед подходящей электричкой. Ничего, что иные оказываются залитыми остатками кофе из стаканчиков. Я как-то не по-собачьи наслаждаюсь этим терпким запахом.

   У знакомого дома уже дожидаются люди, по виду, скажем так, не совсем устроенные в этой жизни. Или даже не ищущие себя в этой жизни. Многих уже знаю. Кое-кто приходит просто пообщаться, ведь возможность общения – это для многих как недосягаемая роскошь. Каждому желающему достаётся небольшая пачка газет. Треть выручки от продажи возвращается в редакцию, остальное – заработок. К тому же окружающие чаще просто дают монеты, отказываясь от газеты. Это привлекательно для продавцов уличных газет. Среди них даже ходят легенды, что счастливчикам удаётся за день насобирать денег ничуть не меньше, чем какому-нибудь расторопному официанту.

   Было время – Хозяин просто сидел у метро с пластмассовым стаканчиком. Он редко когда просил, чаще просто сидел, словно созерцая мир крутящегося, вертящегося социума снизу. С высоты самых ничтожных амбиций. И я рядом, прикрытый одеялом даже и не в холодную погоду. А в жару хозяин надо мной устанавливал зонтик. Прохожих умиляла такая забота о четвероногом друге, и получались довольно щедрые пожертвования.

   Здесь любят собак. В Германии, видимо, благодаря чёткой системе налогов и регистрации практически нет бездомных, ничейных собак. Если какой пёс и окажется в одиночку, скорое, что его ожидает – отправка в приют для домашних животных.

   Вот и я, даже когда в кустах поджидал своего непутёвого Хозяина, не был ничейным!

   Хозяин часто выбирал место у станции метро и электрички. Видимо, ему нравилось наблюдать за снующими туда-сюда людьми. Может, он фантазировал, какой жизнью они живут, или погружался в собственные воспоминания – ведь не всегда же был он бездомным.

   Я тогда обратил внимание на одну маленькую женщину. Она всякий раз со вниманием оглядывалась на него. Потом случилось ей заговорить с ним, что оказалось неожиданным. Собеседница поинтересовалась его делами; в другой раз спросила, нет ли у него желания перемены в своей жизни, каких-нибудь планов; позже даже предложила помощь – посоветовать или найти нужную для него информацию… Видно было, что у неё не праздное любопытство. Может, она действительно знала, как помочь человеку в критических ситуациях, лишь бы тот этого хотел.

   Поначалу мой хозяин, отвечал просто, чтобы не обидеть участливую даму, но со временем стал ожидать её появления. Ему доставляла удовольствие мысль, что и в нём могут видеть собеседника, достойного внимания.

   Она уж точно никак не походила на его мать или сестру, у которых мне пару раз довелось побывать. Те жили в собственном доме в маленьком городке на взморье, но пустили меня только в калитку, а Хозяина и дальше террасы не пустили – кому нужны блохи пусть даже столичного происхождения. Видно было, что родным как-то не очень интересно узнавать о его жизни, его проблемах. Он меня, правда, по дороге предупредил, чтобы я не очень обращал внимания на их вечно недовольный вид, от чего, может, и сбежал его отец, когда Хозяин был ещё ребёнком. По сложившемуся укладу в семье каждый был для остальных мало интересен, как, впрочем, и самому себе. Мать с уходом отца не стала менее раздражённой. А сестра намного старше его, резкая, громогласная, может, потому и выбрала общественную жизнь партийного функционера. Не удивительно, что парень вырос среди таких же отлучённых от домашнего уюта приятелей, стайками собиравшимися противостоять «замороченному» миру взрослых.

   Слышал, как однажды он с другом вспоминал свой побег из дома. Тогда настал момент, когда он почувствовал, что дома вообще ничего не держит. Внимание матери и сестры обнаруживались только в нотациях. Интерес к учёбе заслонили игровые автоматы и техномузыка. В это время знакомые парни позвали прокатиться в большой город, где он уже бывал на футбольных матчах. Шумная, весёлая оказалась компания. Да и жизнь нескучная, не монотонная, по подобию коммуны. А когда недели через три хозяин квартиры, где они обитали, уехал куда-то в южную Америку, по договору оплаченная квартира оставалась ещё с месяц в их распоряжении. Среди музыки, вина, сигарет, а потом и травки, «колёс». Было весело, нет скорее просто не одиноко. Потом разбрелись кто куда.

   Когда парень впервые оказался без крыши над головой, забрёл в городской парк, где в сумерках расположился на ночлег. Скамейка была удобной, рядом в урне кипа толстых газет, свежий, не прокуренный воздух и мерцающая карта созвездий как в планетарии. Сладкий сон на свежем воздухе не смог нарушить даже неожиданный дождик – крона каштана оказалась надёжным укрытием.

   Жизнь без ночлега продолжалась до определённого сезона. Дожди и холод просто настоятельно заставляли человека искать убежище. В большом мегаполисе в определённых районах всегда можно было отыскать заброшенные нежилые дома.

   Ставший бездомным пока ещё плыл как бы по течению: появляется возможность – даже живёт в квартире, если кто-то из давних знакомых предложит пару месяцев присмотреть за почтовым ящиком, или какая-нибудь новая пассия решит разнообразить свою жизнь совместным проживанием.

   Но тот обособленный мир независимости от каких-либо связей, ответственности, что пустил корни в его душе, делал его всё более равнодушным к взаимоотношениям, к комфорту, к будущему. Новое существование можно было назвать жизнью одного дня. К чему заботиться о завтрашнем – разве не об этом говорится в Библии? Будет день – будет пища. Впрочем, о Библии он знал ровно столько, сколько успел прочитать попавшихся ему в детстве книжек с рождественскими историями. И раз побывал на мессе в храме, на пару часов приютившем от весеннего проливного дождя…

   Тогда-то и состоялось наше с ним знакомство. От разбушевавшейся водяной стихии я тоже нашёл укрытие под аркой у входа в храм. Мне это место показалось самым сухим и надёжным в сутолоке города, к которой ещё не успел привыкнуть. Ведь только недавно обрёл свободу, возможность передвижения куда захочу. А захотел я лишь одного – удрать, когда услышал, что меня должны кастрировать.

   Это стало привычным делом у людей, которые заводят домашних животных: желание подкорректировать природу объясняют необходимостью контроля за численностью приручённых животных, правда, это больше относится к кошкам, или снижения агрессивности – у собак.

   Я был хорошей охотничьей собакой. Но хозяева, легкомысленно купив меня, потом решили не обременять себя всевозможными вязками, клубными занятиями и прочими премудростями собачьего воспитания. И вот я даже с введённым в холку микрочипом, где обычно записана информация о владельце, стал ничейным, заодно напрочь забыв своё прежнее имя.

 

    Когда все разошлись после мессы, мой будущий Хозяин ещё оставался в храме. Может, был заворожён мерцающими зажжёнными свечами, которые виднелись в открытые двери. Или тишина этого места давала какую-то особую пищу для размышлений.

   Кто знает, не открылось ли ему, что в жизни может быть и что-то другое…

   Выходя на опустевшую улицу, он вдруг увидал вислоухого в рыже-коричневых пятнах на мраморной крошке полугодовалого пса, мелкая дрожь которого, то ли помогала высушивать шерсть, то ли выдавала растерянность от одиночества в огромном мире. В кармане у парня нашлось печенье, и я в знак благодарности уткнулся носом в его колени.

   Что-то его заинтересовало во мне. Я не сразу понял, почему он долго рассматривал меня со всех сторон.

   – Да у тебя на лопатках карта северной и южной Америк! а на спине у хвоста – честное слово, карта Германии! Ты – настоящий атлас!

   Так у меня появилось новое имя – Атлас. С той поры мы вместе бродяжничали, ходили по окрестным лесам, уезжали к морю, но всегда возвращались в город.

 

   Всё дальше и дальше отодвигались воспоминания о том времени, когда ещё случалось самый холодный сезон года проводить в каких-нибудь квартирах. Один раз довелось пожить почти полгода, я даже подумал, что скитаниям пришёл закономерный конец. Хозяин тогда надолго нашёл какую-то работу, а мне выпадало днями просто валяться в доме.

   С утра он привычно делился со мной бутербродом, потом насыпал в миску сухого корма – знал бы он, как невкусна для меня эта пища. Но он даже не догадывался.

   Сам он нечто похожее поглощал, угощая меня чипсами или попкорном, просиживая подолгу у телевизора. Радовало, когда он наливал в миску молока, а то всё в основном была сухомятка. Сам он, может, пару раз за то время, что мы жили в этой уютной квартире, вспомнил, что такое домашняя кухня. Обычно в кухонном шкафу были разнообразные пакетики с супами, куда остается лишь добавить кипятка. Как-то он делился со мной таким супом, но там было очень много специй. Это потом надолго сорвало мой желудок.

   Квартира – это не только наличие крыши над головой, коврик в прихожей, достаточный, чтобы вытянуть натруженные бегом лапы, это ещё и закрытая дверь, защищающая от всяких случайностей. Не нужно было вздрагивать от резкого звука клаксонов машин, звуков, составляющих жизнь огромного города.

   Даже с выключенным светом не было напряжённого страха ожидания какой-нибудь случайности: громкой грубой брани, звуков бьющегося стекла, визга тормозящих машин.

  

   Хозяин был добрым малым, хотя порядком потрёпан обстоятельствами, безалаберный какой-то. Всё никак не мог найти себя в этой жизни, пробовал даже какое-то обучение.

   Остались ли у него какие-нибудь контакты с родными – трудно сказать. Иногда кто-то звонил ему по телефону, но он таким колючим ёжиком становился, что разговор скоро заканчивался. Один я, пожалуй, и был в его жизни.

   В то время я узнал, что бывают и приятные звуки – музыка. Хозяин часами слушал какие-то диски, и мне это очень нравилось. Я даже изучил его пристрастия, вкусы.

   Правда, вскоре он стал замыкаться в своём пространстве наушников плеера и только по раскачиванию в такт головы я мог определить, что он не дремлет.

   А ведь бывало и так, что я мечтал о тишине, когда круглосуточно не выключался телевизор, даже когда он слушал свои диски. Но телевизор сломался, а музыки из наушников мне не было слышно. Редко звук голоса нарушал тишину квартиры. И чтобы как-то себя развлекать, я начал подвывать вспомнившимся мелодиям.

   В открытые окна были слышны лишь монотонные звуки газонокосилок, гудение стиральной машины, да крики недавно поселившихся соседей – выходцев из какой-то другой страны. Они с собой привезли и уклад, и форму общения, шумную и бесцеремонную. Если взрослые «на людях» ещё как-то были сдержанны в эмоциях, разговорах, то дети ещё не познали правил и привычек новой среды и оставались открытыми, эмоциональными в своих проявлениях. О своих кошках или собаках им оставалось лишь мечтать, с чужими – не поиграть, не принято. Лишь со мной они и дружили по-своему – или угощали печеньем, или пытались бесцеремонно схватить за хвост, или кидали в меня чем-нибудь. Я, конечно, добродушный пёс, но был всегда настороже.

 

   На ту пору в нашу холостяцкую квартиру занесло необычную подружку.

   Она сразу начала с уборки, выбросила мой старый облезлый коврик, принесённый откуда-то с турецкого базара. Заменила его ярким синтетическим, с резким запахом какой-то химии и совершенно неудобным. И всё удивлялась, почему я устраиваюсь спать не на нём, а рядом.

   На подоконнике появились даже горшки с цветами. Она пробовала уговорить его купить старую стиральную машину, чтобы не таскаться с сумками грязного белья в прачечную в трёх кварталах от дома.

   Когда она колдовала у плиты над какими-то своими национальными блюдами, комната наполнялась будоражащими аппетитными запахами, заставляющими желудок тоскливо отсчитывать минуты, пока в миске не окажется какой-то уникальный отвар.

   Хозяину поначалу это нравилось и даже воодушевляло на какие-то безумства, вроде пения под гитару или перемещение мебели. А меня трогало, когда она с нежностью обнимала меня, застилая глаза своей роскошной соломенной гривой, гладила за ушами или щекотала брюхо. И при этом всё спрашивала, правда ли Хозяину так же хорошо с ней. Вот только запах табака неприятно раздражал ноздри при её поцелуях, всегда напоминая случай, когда я по неопытности сунулся носом в банку с тлеющими окурками.

   Эта добрая Хлопотунья искренне надеялась, что нашла, наконец, дом, близких, щедро одаривая нас теплом и заботой, даже, излишней заботой, что заметно стало тяготить Хозяина.

   Пришёл срок, и она также исчезла из квартиры, как и прежние его менее домовитые подружки. Однако следы её присутствия ещё долго обнаруживались повсюду. Напоминаем о её пребывании оставались цветы, уставшие то от засухи, то от обилия вылитой воды и, вконец, замученные мошками; непривычные для нашей кухни – миксер, электровафельница и пара кастрюль яркой расцветки в горох; принесённый с рынка старый сервиз с высоким, как кувшин чайником и расписанные сценками охоты чашки. Из всего набора хозяин пользовался только сахарницей, на которой охотничья собака радостно держала в зубах птицу.

   Мне не довелось испытать охотничьей радости. И если бы с меня нарисовали картинку, то в зубах могли быть только мячик, или тапка хозяина. Хотя вскоре появилось у меня новое занятие.

      Как-то утром Хозяин долго не мог прийти в себя – накануне вечером вернулся поздно. К знакомому запаху алкоголя примешался какой-то незнакомый, настороживший запах какой-то травы. Видно, ему эта травка не пришлась ко двору, потому что несколько раз он прерывал мой сон: так сильно выворачивало его в ванной комнате.

   Я пытался растормошить его, но он смотрел мутным взглядом и отпихивал меня.

   Сбившиеся в колотун волосы, которыми уже заметно овладевала седина, неопрятная, словно траченная молью щетина на впалых щеках, некогда яркая голубизна глаз, выцветшая до цвета асфальта – безнадёжно заслоняли в памяти образ прежнего симпатичного парня.

   Через некоторое время вновь решил напомнить ему о его деле: принёс ему в зубах пакет с газетой, которую он тогда продавал в метро. Хозяин привычно потрепал меня по загривку, отшвырнул пакет с газетами, поцеловал меня в нос, похвалил за находчивость.

   После этого он стал давать мне пакет в зубы, и я обходил с ним вагон электрички. У людей просыпался интерес. Нет, не все покупали газеты, но улыбок заметно прибавилось в нашей жизни. И денег тоже заметно прибавилось.

 

   Мне всегда было интересно наблюдать за людьми. Кто-то, поймав на себе взгляд, тут же, приосанивался, а кто-то просто захлопывался как форточка, чтобы никто не вторгся в его святая святых, не нарушил границ недозволенным любопытством.

   Пожалуй, только пожилые люди были рады подвернувшейся возможности для общения. Они в своей устроенной

жизни так обособились от контактов с близкими, знакомыми, что уже страдают в своей усыхающей скорлупе.

 

 

   А взгляд собаки, если он не выражает агрессии, вообще редко воспринимали. Люди оставались сами собой – не перед собакой же фанфарониться. И было видно, в ком ещё прячется душа обиженного ребёнка, а в ком – злость на окружающий мир. Кто-то как бы отсутствовал в этом мгновении, в жизни, во времени, потому что был занят бесконечным поиском выхода в лучшую реальность. Кто-то, всегда собранный, зажатый, прокручивал все возможные варианты каких-нибудь тестирований, собеседований, готовый отразить любую подставу. Лишь дети ещё с радостью ловили мой взгляд, потому как им всё необыкновенно интересно. Правда, встречались и такие, кто подтягивал ноги, сжимался от страха – значит, имел опыт встречи с агрессивными собаками, или просто агрессия плескалась вокруг них в семьях.

   Однажды мы встретились взглядами с одной дамой. Я увидел вспыхнувший интерес и почувствовал, как она с удивлением будто прочитала мои мысли. Я, признаться, и сам растерялся – до сих пор был уверен, что лишь смотрю на мир как… Диоген из бочки, а мой внутренний мир настолько закрыт от людей, что те даже не подозревают о его существовании.

   Внимание этой дамы взволновало меня, иначе чего бы я стал лихорадочно вспоминать, не встречались ли мы некогда. Может, она в прошлой жизни тоже была собакой, и сохранилось где-то воспоминание на генном уровне? Нет, скорей я встречался с ней в ином обличье. Может, я уже был человеком? Иногда мне казалось, будто я в этой теперешней жизни… ну, как в командировке – должен что-то узнать, понять, решить для себя, а потом проснусь в прежнем обличье как после кошмарного сна.

   Именно после таких раздумий выть хотелось, и даже Хозяин оставлял меня в покое.

  

   Что-то в прошлой жизни, возможно, сделал я недоброе, если в эту жизнь пришёл в собачьей шкуре, пусть даже и с философским складом ума.

   Откуда я знал, что некоторые вновь возвращаются в земную жизнь? Может, интуиция подсказывала…задачи усовершенствования…

   Однажды взбрело на ум воспоминание, будто в какой-то из прошлых жизней был я … тяжёлым камнем Сизифа, который он безуспешно вкатывал на гору. Приговорённый богами к столь тяжелой каре, тот хитрый, порочный человек, быть может, вкладывал в эту бесконечную, безрезультатную работу, не только силу, но и раздумья о своих заслуженных муках. Пожалуй, я был уже и человеком, иначе, откуда мне столько всего известно. А если произошел такой резкий откат назад в моей эволюции, значит, поистине сделал что-то очень недостойное. Неожиданно возникшая, мысль уже проделывала какую-то работу в сознании…

 

   Я – пёс человека, не имеющего крыши над головой. И у меня возможность обогатиться опытом существования в ином социальном пространстве. Окружающие бездомные – это люди, оказавшиеся на самом дне общества. Но бездомный бездомному рознь. Где-то в ином месте – это вынужденное существование без средств и без помощи, скатывание на обочину жизни, где умирают от недоедания, переохлаждения, от отсутствия своевременной медицинской помощи.

   Здесь же, в миллионном городе бездомных больше десятка тысяч, избравших такой вид существования. Это скорей определенная философия жизни – игнорировать общество, его законы, пренебрегать его поддержкой. Так как почти всегда есть возможность остановить этакий разрушающий элемент жизни.

   Половине из них, тем, кто является гражданами страны, стоит обратиться за помощью к государству, как могут получить поддержку и возможность обретения какого-нибудь жилища. Другие, по большей части мигранты из соседней страны также могут найти поддержку различных миссий диаспоры, церкви. Но все они предпочитают ночевки в заброшенных домах, под мостами, в тупиках подземных переходов, у костров, разведённых в пустых ёмкостях. Их можно легко узнать: даже в жару тепло и неопрятно одеты. Тепло, потому что промёрзшему насквозь нутру всегда недостаёт тепла. Холод, похоже, надолго поселившийся в них – это ещё и холод отчуждения особи от проявляющей тепло жизни. Вещи же они находят в бытовом мусоре или в специальных ящиках для одежды и обуви, куда население выбрасывает их за ненадобностью или отдаёт в благотворительных целях.  

   Есть среди бездомных такие, кого изгоями не назовёшь. Это люди, избравшие свободу ото всего: от ответственности за свою жизнь, от семьи, от общества. Хотя всё же какие-то правила они соблюдают, соглашаясь с требованиями социума. Бывает, что их чрезмерная гордыня обостряет получение удовольствия от унижения, заставляя их попрошайничать. Они не воруют, но и не проходят мимо того, что бесхозно лежит.

   Иных не оставляет желание трудиться, чтобы иметь какие-то средства. Разносят рекламы, чем-нибудь приторговывают, собирают и сдают ёмкости, работают «на подхвате». Некоторые, накопив немного денег, ездят к себе на родину, но потом всё равно возвращаются, прикованные намертво к подобному образу жизни. Они собираются стаями – возможность общения, совместного не обременённого досуга.

   Существует мнение, что именно стая (а не стадо) первобытных людей послужила основой создания человеческого социума. В холодное время – так легче выживать. Хотя они и не

отказываются от ночлежек и предлагаемой еды.

   В основном нынешние приятели моего Хозяина относятся к типу бездомных, опустившихся на дно общества по собственной воле, управляемые только желанием пить, курить травку и ничего не делать. Среда не криминальная, совершить преступление такие люди не смогут, так как не обладают волей вообще, что-либо делать в жизни. Вот и живут как перекати-поле.

   Если бездомный человек не наркоман, не имеет стойкого психического расстройства, не находится в розыске, совершив правонарушение, то его бездомность не вынужденная, а добровольная, порождённая часто какими-то причинами субъективного характера. Бездомность становится хронической, когда уже невозможно отойти от подобного образа жизни. Ведь для этого понадобилось бы постепенное осознание и переосмысление того, как и чем они живут. За ними выбор: оставаться или меняться, менять условия жизни.

 

   Проснулся от пронзительного звонка. Подскочил с лежанки и ударился… пятками об пол. От острой боли, словно вспоротого виска, пошатнулся, но устоял… на ногах…двух ногах…

   Новый старый реальный мир играл со мной в прятки.

   Одна нога привычно нащупала башмак, второго – поблизости не оказалось.

   Трель звонка вновь рассыпалась в тишине. Я шёл к входной двери, ещё удивляясь отсутствию своего Хозяина. В зеркале у вешалки испугало какое-то несуразное, но знакомое лицо, взлохмаченная голова. Я сам – из далёкой жизни или нынешней?

   На пороге стоял какой-то взволнованный субъект.

   – Видно, тебе удалось улететь намного дальше всех остальных. Куда сгинул? Тебя все потеряли. На звонки не отвечаешь. На сегодня в обед договорились с консьержкой вызывать мастера, чтобы открыл замок твоей двери. Что молчишь? Язык проглотил?

   Я слушал слова, а заполнившая рот слюна не могла, как прежде свободно капать с языка. Я поперхнулся. Мне хлопнули ладонью по спине.

   – Больно! – вырвалось, наконец, из меня. – Потом с криком схватил визитёра в охапку. Не управляя ещё громкостью речи, оглушительно прокричал, как пролаял. Но услышал не привычный лай, а свой прежний голос.

   – Я, снова я!..

   Приятель помахал раскрытой пятернёй перед своим лицом – красноречивый жест, фиксирующий свободный полёт птички в голове.

 

   Неужели, это таблетка сыграла такую шутку с моим сознанием? Можете мне поверить, я просто осязал, что был собакой в реальности. Я скорее почувствовал, чем увидел, недоумение, страх за меня в испуганных глазах приятеля.

    – Э-э… А твоего друга увезли в реанимацию. Может не выкарабкаться – потерял много крови…

   Острая боль вновь стрелой вонзилась в макушку. Я снова нырнул во тьму…

   

   Расположившаяся в переходе к метро компания бездомных, обычно вызывает желание обойти или торопливо миновать её. Прикладываясь к банкам с напитками, они как изжогу выплёскивают забористые шутки в адрес прохожих. Слова тонут в грубом хохоте и заставляют вздрагивать дремлющих рядом собак.  

   Не всякий долгий хлопотный день выдаётся таким успешным, и Хозяин, отдав мне больший кусок стека, потягивает пиво. Вообще достаток расслабляет. Едва стоит выбраться из тисков обычной настороженности, как не заметишь – уже в кольце искушений.

   Появление нового лица в компании всегда настораживает. С виду он мало чем выделяется, разве что кривой усмешкой из-за шрама, исказившего лицо, но нутром чую исходящий от него… запах беды. Однако его встречают возбуждёнными криками. Подпрыгнувшую с лаем собаку сидящего с краю бродяги, пришелец с досадой пинает кованым ботинком. Пёс визжит, но, следом же, ласковая трёпка загривка как бы прощение и успокоение.

 

   И тут отчётливо всплыло в памяти моё предательство лучшего друга.

   Я был глубоко задет соперничеством перед моей девушкой. Не собирался этого прощать, потому намеренно сболтнул ей о причине сумрачного настроения у друга – положительном анализе на ВИЧ-инфекцию. Только мне одному доверил он эту неожиданную, надломившую его, убийственную новость. А я шаром запустил её в нашу разношёрстную компанию. И это я толкнул его к суициду…

   Впервые в жизни взмолился: «Прости, прости меня, если можешь. Прости за всё то зло, что причинил тебе».

   Я, кажется, понял, какой ценой можно спасать друга – ценой своей крови, ценой своей жизни…

 

   Пришелец достаёт какой-то пакетик из глубин своего чёрного прикида. Потом протягивает на ладони таблетку моему Хозяину. Тот не совсем уверенно тянется за ней…

   Я прежде не замечал за собой такой виртуозности в прыжке,

а тут выскочив из-под руки Хозяина, подхватываю таблетку

языком, отправляя её в своё нутро…

 

   Прошибает холодный липкий пот… В сознании мелькает: лошадиная доза… Видно тот с кривой усмешкой имеет какие-то счёты с моим Хозяином.

   Всё кружится и путается… Крики, обрушившийся удар, казалось, переламывает или даже разрывает тело.

   Реальность кошмарным сном или снится бредовая реальность? Сознание путается, соображать уже более не могу. Чувствую, как истекают силы. Резкая слабость. Неуправляемо вываливается язык. Как дышать? Качусь камнем вниз с горы, судорожно цепляясь за воздух …

   Мозг ещё фиксирует бессвязные слова Хозяина, заклинания не покидать, какие-то обещания, какие-то ласковые непривычные слова.

 – Спасибо, Атлас, что ты есть у меня… ты спас меня, друг!

 

   Издалека, может уже в другой жизни донеслось до меня:

   - Ты спас меня, друг!

 

   – Спасибо тебе… – шепчет бомж тихо, поглаживая переставшее судорожно дёргаться, остывающее тело собаки. – Я не останусь без тебя здесь. Обещаю, Атлас, обещаю! Я вернусь назад!..

    В эти минуты он искренне верит, что сможет вернуться из такой разрушающей человека среды в другую жизнь, где есть любовь, преданность, ответственность за близких, есть ответственность за данную жизнь.

   – Спасибо. Спаси…Бог!

                                    

Ибо никто из нас не живёт для себя,

                                                  и никто не умирает для себя.

 

                                                                                (Рим.14,7)