Успех

Притча

 

   Тётушка Мудрость не видела своего племянника Успеха, с тех пор как тот уехал в далёкий мегаполис. Лишь по большим праздникам случалась возможность общения с ним по телефону. Чаще же доходили слухи о нём от других. Говорили о его стремительной карьере.  Он стал популярен в кругу достаточно успешных людей – признанных учёных, финансистов-экономистов, политиков. И ещё больше имел поклонников среди шоуменов, актёров, писателей, музыкантов, художников.

   А недавно прослышала Мудрость, что племянник Успех надумал стать сенатором, к тому же от их округа, так как именно в этих краях его статус был значительно подкреплён немалой недвижимостью. Тетушку обрадовала возможность его скорого приезда пусть даже с целью привлечения сторонников для поднятия рейтинга. Как многое легко прощаем тем, кого любим. 

   К слову сказать, многие в их краях помнили её племянника ещё юнцом, но уже подававшим большие надежды. И нынешняя популярность земляка радовала, давая повод для гордости.

    Появление Успеха в сопровождении солидной ватаги политологов, имиджмейкеров, аккредитованных известных тележурналистов, репортёров и знаменитостей сцены заметно всколыхнуло размеренную жизнь города, над которым, казалось, проносившиеся времена не очень-то и меняли сложившийся уклад. Хотя всё же нельзя не отметить и появление новых жителей в городе чувств и эмоций, и меняющегося отношения к базовым ценностям в обществе.

   Мудрость давно подметила, как общество научилось снисходительно относиться к расшатыванию моральных основ, как более однобоким становилось социальное бытие. А всё потому, что заметно легкомысленно стали отмахиваться от духовной жизни общества в угоду поклонению материальному. Миром давно правят деньги, а ныне так ещё и изощрённая власть кредита. К его безграничным возможностям настолько привыкли, что уже и не замечают, по сути, жизни своей в кредит, в полной зависимости от неиссякаемых материальных ценностей. А социум ещё охотнее ориентирует на удовольствия, привязанности, слабости, прихоти, вовлекая в искусно расставленные ловушки.

 

   Встречи с командой Успеха на презентациях, да и просто на улицах города, участие в различных ток-шоу захватили умы многих горожан. Не составляло особого труда убедить их, что слава, рейтинг, приносящие дивиденды, счастье зависят от успешного достижения поставленной цели, реализации заветной мечты, исполнения желаний. Как оказалось, многие были нацелены на успех, несомненное превосходство, торжество, победу.

   Однако оставались и другие, которых шокировала манифестация навязываемых современных ценностей. Таких самоуверенная команда Успеха с заносчивой демонстрацией новой парадигмы снисходительно сочла ретроградами и консерваторами, не воспринимая всерьёз выдвинутых оппозиционных кандидатов Умеренность и Сдержанность.

   Всеми ожидаемый день дебатов принёс негаданно разочарование как поклонникам приезжей знаменитости, так и всей его свите, шокированным малочисленностью явной поддержки. Потому что многие даже из поклонников Успеха всё же предпочли Умеренность.

   Как в прежние времена сидели у камина тётушка и племянник. Языки пламени, с потрескиванием лизавшие поленья, напомнили Успеху ажиотаж последнего времени с азартом, лихорадкой, даже с провокациями. Обугливающиеся головёшки словно проекция потраченной энергии на социальные связи, агитацию, на фурор и прения наводили на грустные мысли, провоцировали на уныние.

   Успеху хотелось, как и прежде, утешительного понимания тётушки. Вовсе не забылось, сколько промахов в детстве было мудро разобрано с нею.

   Только теперь Мудрость не спешила комментировать случившееся, давая племяннику время для взвешенного анализа проигрыша. Любой промах огорчителен, но учит.

   – Приходится согласиться, – вздохнул Успех, – сколько хаоса, ненужной суеты, сумятицы созданы моей свитой, переоценившей свои знания и умение, как обращаться с социумом.

   – Твоя харизма, дорогой, провоцировала у многих вспышки желаний. Но, как бы то ни было, не всякий раз оправдана ставка, которая делается на целеполагание, триумф, силу, а не на самосовершенствование. Чаще же взращиваемые гордыней перфекционизм и тщеславие направляют практически каждого только на достижение успеха, причём любой ценой, потому как страшатся потери материальных благ.

   – А знаешь, милая тётушка, – улыбнулся Успех, – я ведь помню, как ты часто цитировала любимого мудрого Платона, что, если теряется способность противостоять своим желаниям, это происходит потому, что либо не известно, в чём заключается истинное благо, либо это знание на какое-то время затмевается вспышкой желания.

   – Радует, что не позабыл! – довольно кивнула Мудрость.

 – Конечно!.. Как и то, что уровень социума таки определяется внутренней культурой, нравственностью, как бы легкомысленно ни отмахивались ныне от этого постулата, – копируя тон тётушки, рассмеявшись, произнёс Успех.

   – Представляешь каков груз ответственности за тех, кто последовал за тобой, полагаясь только на созданный пиаром, пропагандой и рекламой твой имидж? А ведь сама суть твоего имени, суть слова успех – усилие, побеждающее Хаос. Но это о тех усилиях, которые умножают силу. Иные же просто сами вносят хаос ненужными волнениями, напряжением, стрессами. Многие желают добиться успешности, а сами не хотят избавиться от присущих привычных пороков: лени, страха, гнева, праздности и нерешительности. И какое тогда целеполагание: ублажение тщеславия, наслаждения, обретение материального благополучия, стабильности, или взращивание и реализация духовного потенциала?

   – Согласен. И то верно… достижение намеченных целей не должно вступать в конфликт с нравственными ценностями.

   – Когда есть согласованность уровня притязаний с собственной самооценкой, не будет дискомфорта при несоответствии между убеждениями и поведением. А когда подобного нет, то думают, что успешность в небывалом везении, заслуга удачного случая или умение оказаться в нужное время в нужном месте. Твой имидж, милый, – результат верных действий, – заключила Мудрость.

   – Видно, ещё не время собирать всех под свои знамёна! – вздохнул Успех. – И постигшая неудача – впредь поучительный урок моему эгоизму, удерживавшему такое долгое время вдали от твоего благомудрия, дорогая тётушка!

   С радостью от того, что по-прежнему близки в единодушии, они заключили друг друга в объятья.

   Предовольная так долго ожидаемой, наконец, случившейся встречей Мудрость благословила Успеха на грядущие дела в пути к достижению целей.

    Пусть у каждого свой неповторимый узор микрокосма, но единомыслие помогает постигать общую картину мира и творить в согласии и гармонии.

 

Триумф мастера Рименшнейдера

 

   Тильман проснулся от гулкого сердцебиения. Долго не смог скинуть оцепенение. Приснились его две Анны. Первая, Анна Шмидт, в лазоревом покрывале, накинутом на вьющиеся белокурые волосы, смотрела на него с той нежной материнской улыбкой, которая всегда сглаживала все шероховатости семейной жизни и быта. Она стояла высоко на холме, напоминающем очертаниями Капеллу Святой Марии.

   Вторая, Анна Раппольт, в накидке серо-зелёного цвета такая же белокурая торопливо направлялась к ней, но часто оглядываясь, чтобы убедиться, что он не последовал за ней. Её крепко сжатые губы выражали страдание, полные безграничной любви глаза словно и не переставали изливать на покинутых детей и мужа всю нежность, доброту и любовь, а высокий чистый лоб напоминал о мраморном холоде при последнем прощальном поцелуе. Накидка с капюшоном соскальзывала с её узких плеч, глядя на которые у него всегда появлялось чувство – надёжней укрыть её полами своего плаща.

   Обе они удалялись, а он оставался стоять у подножия холма, не в силах двинуться следом. И всё это было так живо, так прекрасно и трогательно, как ему, пожалуй, ещё не доводилось видеть. Казалось, он просто не выдержит этой мучительной и в то же время столь страстно желанной упоительной переполненности в сердце, оставленной ими обоими. Тоска по ним стала теперь его музой, и она несла наслаждение, она творила его руками удивительные женские образы в скульптурах, резных рельефах. Он переносил из памяти на дерево или камень их запечатлённые образы, струящиеся волосы, губы, глаза, выражавшие нечто невероятно печальное или бесконечно прекрасное…

 

   Кровь, гулко пульсировавшая в висках, разбудила страх и тупую ноющую боль за грудиной. Он помнил эту боль, возникшую, когда угасала его первая Анна. Боль мешала ему работать, держать подолгу в руках резец, сосредотачиваться на ускользающих образах. Много дней и много ночей в раньше времени наступившем воздержании вдовца он продолжал мечтать об обжигающей красоте её тела, так и не ставшей привычной за почти десятилетие их брака. Он даже подумать не мог, что в жизни могут появиться другая женщина, неведомые переживания, что новые образы будут рождаться в воображении. Мысли, что кто-то сможет занять место Анны в его доме, в его сердце, выводили из равновесия. Спасала только работа. А домашние, ученики и подмастерья, опасаясь его дурного расположения духа, старались как можно реже отвлекать его.

   Однако сокрытые живые силы даже самое глубокое одиночество и безутешную тоску были в состоянии наполнить желанием незабытых наслаждений. Случалось, конечно, он прибегал к услугам женщин, только потом долго пребывал в дурном расположении духа. Раздражение от неоправданных ожиданий мешало и отвлекало от творчества.

 

   Два года вдовства. Прежняя служанка ещё справлялась с общими домашними делами, но хозяйству была нужна хозяйка, а блаженнейшему напряжению сил – жена.

  

 

      Анну Раппольт Тильман встретил на воскресной службе в Мариенкапелле. Она была с матерью и тётушками. Девушка стояла перед входом и, запрокинув голову, рассматривала фигуру Евы на табернакле. Его заинтересовала эта белокурая красавица. Он увидел, как спутницы что-то ворчливо сказали и подтолкнули её ко входу. Когда потом он проходил к своему привычному месту возле левой колонны, встретил пристальный взгляд незнакомки. Заметив его внимание, она покраснела, но взгляда не отвела. А когда потом увидела, как его замкнутое лицо посветлело, улыбнулась ему.

   Очень скоро он узнал, что эта девушка дочь мастера Раппольта из их же гильдии. Отцу польстило внимание известного мастера Рименшнейдера и он очень благосклонно отнёсся к его сватовству, хотя, конечно, желал бы для единственной любимой дочери не вдовца. Анна, которая была на два десятка лет моложе мастера, никак не могла быть принята пасынками как мать, мачеха и, скорее, стала для них, да и для дочери старшей сестрой. Её жизнерадостность находила отклик во всех и заметно повлияла на угрюмого мастера, на обстановку в доме.

   Время шло, Анна научилась управлять большим домом и завладела сердцем мастера. У неё получилось снова приобщить Тильмана к светлым сторонам жизни, родить ему трёх сыновей и дочь, стать новой музой его творчеству на ближайшие скоротечные девять лет. Это её черты он успел запечатлеть в своих нескольких работах, и главное – в образе для алтаря Марии, над которым он продолжал работать уже после её кончины. Краткое жизнерадостное горение и быстрое угасание второй жены стали для него воплощением непознанных ранее ярких наслаждений и новой скорбью, даже ужасом перед бренностью плоти, предназначенной, казалось, для счастья, для любви, для вдохновения.

   Она угасала без жалоб, только во взгляде становилось всё меньше и меньше радости, интереса, любви. У него сжалось сердце, которому казалось, что судьба не бьёт дважды одной болью в ту же рану. Потеря второй Анны надолго привела его к мысли, что уже изведал все муки.

   Разве нет у жизни волшебства, чтобы спасти эти посланные ею музы? Есть, оно есть, ведь они продолжали жить в его сердце. С замиранием он ощущал, как душа его полнится их образами, просто дожидающимися срока, когда он воплотит их в дереве или камне.

   Дарованный ему талант требовал высокую плату за то, что должно было стать Алтарём Марии. Его дни были заполнены до предела. Только это имело смысл. Работа растянулась надолго.

  

   В дом сорокавосьмилетнего вдовца вошла уже третья жена – Маргарета Вюрцбах. На её плечи легла нелёгкая ноша – догляд за огромным хозяйством, детьми большими и малыми и наглухо закрытое сердце супруга, остававшееся алтарём для воспоминаний о двух его Аннах. Мудрая женщина хорошо справлялась с хозяйством, создавала все условия для занятий мужа любимым делом и дожидалась своего женского счастья, надеясь на лучшего лекаря – Время…

  

   Как трудно давалось Тильману сохранять равновесие в душе, работая над алтарём, особенно когда овладевали мысли о бренности бытия. Тогда непонятное беспокойство гнало его из дома. Он уходил в виноградники, спускался к реке, чтобы потом, запрокинув голову, долго смотреть на гребни холмов. В такие моменты словно какая-то необъяснимая поддержка шла свыше, ощущалось нечто невыразимое. Любовь к главным женщинам в его жизни растворялась в ошеломляющей огромной любви к Небесной Деве. Счастьем было работать над нежным одухотворённым ликом, будь то сама фигура Девы или створки складня со сценами из её жизни.

   По мере того, как из дерева постепенно возникал образ Марии, его охватывала уже не печальная влюблённость в образ своей Анны, а глубокая щемящая радость от любви к самой совершенной женщине мира, чей образ постепенно затмевал другие. Никакими, даже самыми любимыми чертами лица неподвластно наделить одухотворённый облик. Мастер ощущал, как в сердце его снова поселялось то благоговейное, ясное чувство, как напрягалась его душа от этого переполнения, требуя скорейшего воплощения осмысленных образов, и с новым усердием принимался за работу, отдавая всё лучшее, чем был наделён.

   Аккуратно и нежно вырезал из дерева выразительные губы, глаза, придавая благочестивому лицу и волосам, нежным рукам с длинными пальцами окончательную завершённость. Самозабвенно с наслаждением, освобождал резцом из дерева фигуры апостолов, лица других участников библейских сюжетов, похожие на крестьян и крестьянок из соседней деревни, окладистые бороды, струящиеся складки одежд, вьющиеся растения. Нежелание оторваться от фигуры Марии он сам себе объяснял длительной завершающей тонкой работой над скульптурой, потому что доводка лица и рук требовала терпеливой сосредоточенности, поправки то одного, то другого. Ох как не получалось отпускать работу. Проработку деталей – завиток волос, виноградная лоза, крыло ангела, складка одежды – стремился довести до совершенства. И всё же наступил момент, когда работа была завершена. Не будет больше ему прибежищем, утешением и смыслом жизни. Сердцем выстраданная скульптура уже не будет ждать прикосновения его рук, нежного дыхания, сдувающего древесную пыль.

   Мало кто знал, что в левой части пределлы в сцене с юным Иисусом он поместил собственный автопортрет, как бы символом связи мастера со своим детищем, дорогим сердцу алтарём, не оставленным без надзора. И хотя, правда, стеснялся своего маловыразительного лица, слегка одутловатых щёк, сутулых плеч, но не покривил в правде изображения.

   И вот установлен короб алтаря, приделаны створки, собраны нижняя и верхняя части, надстройка, пределла. Назначен день освещения Алтаря Марии.

 

  …Что же, пожалуй, сон вещий. Он как бы давал возможность заглянуть в будущее. Не означал ли он освобождение от его сильнейшей привязанности к созданному Алтарю, от чрезмерного нежелания расставаться с любимыми образами своих муз, словно держащими его в плену, укрывая от участия в продолжающейся жизни? Пытаясь толковать сны, человек открывается диалогу с высшими силами.

   Кровь продолжала гулко пульсировать в висках, но тупая ноющая боль за грудиной исчезла. Глубоко вздохнув, медленно выдохнул следы сновидения. Предстояло освящение Алтаря Марии.

  

   Это был самый значительный день в жизни мастера: расстаться с готовой работой, дать алтарю, как птице с расправленными крылами, устремиться к высоким сводам храма.

   На праздник в эту кладбищенскую церковь под Креглингеном съехались высокие гости: наследный кронпринц, епископы из Вюрцбурга и Ротенбурга, члены городского совета, многие уважаемые бюргеры. Церковь была полна народу. Публика уже заполнила храм, подворье церкви. Напиравшие снаружи ощущали напряжённую тишину в храме, где все замерли от грандиозного зрелища.

  

   Одиннадцатиметровый трёхстворчатый алтарь потряс своим невообразимым великолепием. Средняя часть его была выполнена из красной сосны, боковые створки – из липы. И венчалось всё удивительной килевидной аркой.

   Дух захватывало от невесомого воспарения Марии над зияющей темной пустотой между разделённой группой апостолов. Зримо ощущалось, как только что бывшая среди них живая трепетная Мария, уже поддерживаемая ангелами, поднимается в небеса. И настолько всё было чудодейственно, что сами Небеса откликнулись на такую красоту – луч солнца разметал укрывавшие небо облака, ярким конусом проник в круглое верхнее окно церкви и озарил парящую Богородицу. Толпа ахнула. Невообразимый трепет охватил присутствующих.

   В этом прекрасном одухотворённом лике Божьей Матери были и вселенская скорбь, и просветление, торжествующее над отчаянием и суетой. В благоговейной тишине всем явилось воистину светлое Вознесении Марии. Богородица парила не только перед апостолами – перед всеми замершими собравшимися. Устремлённая к встрече с сыном.

 

   Мастер Рименшнейдер стоял переполненный торжественным чувством редкостного, глубокого переживания и беззвучно шептал Розарий.

 

          Пресвятая Богородица, Дева, радуйся,

          Благодатная Мария, Господь с Тобою,

          Будь благословенна в женах и между жен,

          Будь благословен плод чрева Твоего...

          Который взял Тебя на Небо

          И который окружил Тебя Небесной Славой!

 

   Тильман взглянул на умиротворённое лицо Возносившейся Богородицы с запечатлённым выражением покоя, преданности и благоговения, напоминавшим едва зарождающуюся улыбку. Живая трепетная Мария улыбнулась ему.

   В глазах его блеснули слёзы...

   Это был триумф Веры и всеохватывающей любви! Триумф гениального Мастера!

***

 

   Провидение уберегло это средневековое сокровище! В годы Реформации церковь перешла к протестантам, которые отрицали религиозное искусство, уничтожали скульптуры и алтари. Только вот в этой католической церкви не хватило духу разломать бесценный алтарь. Его просто забили досками на целых три столетия! Лишь в 1832 году для прихожан вновь открылось великолепное творение скульптора Рименшнейдера. И вот уже два века по-прежнему в праздник Успения Богородицы 15 августа свет вечернего солнца очень трогательно освещает возносящуюся на небеса Марию в окружении ангелов. Этот впечатляющий магический феномен, наблюдается в последние две недели августа между 17 и 18 часами, когда яркий солнечный конус, проникающий во фронтальное окно храма, словно сопровождает воспарение Марии.     Такая глубоко затрагивающая душу, непостижимая согласованность самой природы с посвящённым скульптором названа «Креглинское чудо света».